Дан посмотрел на нее с бездонной мрачностью во взгляде, и у Зои перехватило дыхание, ведь после недавнего счастья у нее в голове не укладывалось, что он может так просто с ней расстаться. Однако он кивнул:
– Последнюю точку. – И лишил ее последних надежд.
– Хорошо.
Она собралась уйти и шмыгнула носом.
– Я хочу побриться, – холодно сказал он, словно не понимая, что секундой раньше разбил ее сердце и нервы у нее обнажены. – Будет хорошо, если ты, когда я вернусь, уже уйдешь.
– Не беспокойся. – Она поняла, что должна уйти, не уронив свое достоинство, и с независимым видом вскинула голову. – Я уйду, потому что мне не нужен трус, который предпочитает побыстрее расстаться, лишь бы чего не случилось. Мне не нужен человек, который не хочет решать назревшие проблемы. И мне не нужен ты. – Она взглянула на него в последний раз перед тем, как он уйдет в ванную, и, вспомнив, что должна сохранять достоинство, съязвила: – Приятного Рождества. Хотя, скорее всего, оно у тебя будет отвратное-преотвратное.
Может, Зоя и ошиблась, скоропалительно обвинив Дана в трусости. Однако ее предсказание отвратных рождественских праздников оказалось пророческим. Потому что Рождество у него вышло действительно ужасным.
После их перепалки Зоя сдержала слово, и, когда он побрился, в комнате лишь витал легкий аромат ее духов. Через десять минут он оделся и по пути в Лондон блаженствовал, словно только что свалил с плеч непомерную ношу.
Чувство облегчения не покидало его часа два. В Рединге он, однако, задумался, как ей удалось прорваться через компанию журналистов, дежуривших у входа в отель. Да и вообще, надо было хотя бы подвезти ее до станции. Благодушие покинуло его, сменилось чем-то другим и, когда он вернулся домой, превратилось в нечто мрачное, угрюмое и тревожное. У него все валилось из рук. Отчего-то он то и дело хмурил брови, тер глаза, беспокойно ерзал на стуле, и его тянуло помолотить кулаками по боксерской груше.
Праздничный бедлам в городе, от которого невозможно спрятаться, только оттенял его скверное настроение. У него ныли мышцы от постоянного напряжения, а расслабиться не получалось, в груди давило так, что впору было наведаться к врачу, челюсть свело от постоянных усилий не скрежетать зубами.
И никаких признаков облегчения. Ни работа, ни спиртное не помогали, а перспектива провести Рождество с матерью и сестрой в Ашвике ничего хорошего ему не сулила.
После злополучной статьи он наполовину был уверен, что приглашение ему отменят. Даже позвонил, чтобы извиниться и объясниться, а потом сам отказался приехать, но мать – которую настолько мало тронули эти разоблачения, что они и самому ему стали казаться не очень страшными, – ничего не хотела слышать.
И он отправился в поездку, по крайней мере на пару дней, в надежде избавиться от хандры. Но мать и сестра прожужжали ему все уши о Зое – почему они не вместе, если созданы друг для друга, – и рождественский вечер оказался скомканным. Он попросил их отстать от него, с каменным выражением на лице пробормотал извинения, вскочил в машину и вернулся в Лондон.
Прошла неделя, он все время прокручивал в голове события прошедших двух месяцев и чувствовал себя ужасно. Плохо спал, потерял аппетит, стал раздражительным.
В канун Нового года он сидел с рюмкой виски у камина в гостиной и особо не удивлялся, почему не поехал на празднование к сестре, потому что удивляться тут было нечему. Просто ему не хотелось встречать Новый год в толпе едва знакомых людей, и вполне объяснимо, почему не хотелось.
Он не задумывался о местонахождении Зои, так как не хотел ее видеть и считал правильным, что они расстались. Даже радовался. Потому что ему не нужен рядом человек, на которого нельзя положиться. Который его подводит. И так в его жизни было предостаточно подобных неприятностей, а если придется ему провести остаток дней в одиночестве – и пусть, ведь что бы ни говорили и ни думали его мать и сестра, он и Зоя, черт возьми, вовсе не созданы друг для друга.
Если честно, то исходя из прошлого печального опыта у него не оставалось выбора. Ладно, он мог забыть про недавние злополучные сорок восемь часов. Но хорошо помнил тяжелые сцены в доме Натали, как он напился, не обращал внимания на ее угрозы вызвать полицию и призывы угомониться, как он ударил несчастного полицейского, который выполнял свои служебные обязанности и пытался его успокоить. Каким-то образом уговорил их его не арестовывать, хотя ему едва не надели наручники, а когда протрезвел, то от воспоминаний о недавнем буйстве и как все плохо могло закончиться чувствовал себя так, словно его переехал грузовой поезд, и сказал себе, что одного такого случая более чем достаточно.
Поэтому он стал жестко себя контролировать и избегать всех потенциальных опасностей. И если не считать прокола с Жасмин Томас, эта политика приносила успех.
Но только до появления на горизонте Зои, когда его прежняя тактика начала сбоить и он перестал понимать, что делать дальше.
Конечно, все проблемы возникли из-за Зои. Она втянула его в свою жизнь, а потом сознательно и целеустремленно лишила контроля над собой, как он ни старался воспротивиться. После знакомства с ней его поведение изменилось, он потерял бдительность, стал импульсивным и непредсказуемым. Он чувствовал исходящую от нее опасность, но реагировал слабо, редко и нерешительно. И закономерно получал щелчок по носу всякий раз, когда пытался повлиять на ход событий.
Сначала договоренность о всего одном поцелуе переросла в помощь ей до конца той встречи одноклассниц. И это едва не закончилось плачевно. Затем он опрометчиво и с неподобающей поспешностью отказался от правила трех свиданий. Соглашение о конфиденциальности тоже оказалось простой бумажкой – не будет же он с Зоей судиться!